Ахилл, Кащей-Бессмертный, Сигурд-Фафнироубийца, воины из фильма «Семь Самураев».
Что общего? Ответ очевиден - все герои. Безотносительно моральных оценок каждый из них - центральное лицо рассказов, определяющих облик культуры.
О них, около них и против них за века сказано множество слов.
Однако каждую историю нужно заканчивать. Стиль рассказа диктует литературные приемы, и очевидно, что открытый финал для эпической истории неприемлем.
Сказитель каждой истории не только рассказчик, но и человек[1]. Рассказчик и слушатель знают, что история требует финала. Каждый человек осознает, что финалом истории каждого из нас будет смерть. Смерть – обыденность нашего мира.
Но обыденная смерть не прилична герою. Если герой умрет от заражения крови, дизентерии, старости или забившей легкие мокроты, это разрушит весь текст повествования.
Слушать историю Геракла, зная, что он умрет «соломенной»[2] смертью от малярии… Фи. Это дегероизирует и опошлит все предшествующие подвиги. Рука ревнивой женщины, пропитавшая одежду Геракла кровью кентавра, смешанной с ядом лернейской гидры, куда интересней.
Проще с героями второго плана. Они просто рождены и придуманы, чтобы героям первого плана было кому противостоять, кого побеждать и тем двигать историю. Типичные примеры таких героев Фердиад и Гектор, побежденные Кухулином и Ахиллом. Почти такие же сильные, почти столь же неуязвимые, но это «почти» убьет их, когда повествование столкнет их с героем первого плана
Историю Гектора может закончить Ахилл. Но кто закончит историю героя, равного Ахиллу, Гераклу или Сигурду[3]?
Раз за разом наши герои выступают против невозможно превосходящих их сил и победа остается за ними. С каждой следующей победой все сложнее вообразить соперника, который сможет их превзойти. Не все герои неуязвимы и даже если это так, то происхождение неуязвимости не всегда раскрывается само по себе. Однако необоримость героя обычными «конвенциальными» средствами подразумевается.
Герой настолько велик, что не может быть побежден обычными способами. Если бы сказитель допустил такое, то остался бы без слушателей и соответственно обеда, а также завтрака и ужина. Кроме того, если не найдется того, кто оплатит драппу, сагу или рукопись, покрывая издержки автора, литературные произведения очень быстро закончатся в силу голодного падежа их творцов.
В силу этого можно говорить о конкуренции художественных произведений, практически дарвиновском подходе. Распространено мнение, что только театр есть искусство, требующее участия зрителя для создания произведения. Полагаю, что для создания литературных произведений зритель и впрямь не нужен, но он нужен для их сохранения. Наиболее слабые, не приспособленные к желаниям слушателей и, как правило, реалистичные сюжеты часто погибают, так как не могут прокормить своих авторов. Выживают лишь те, кто может обеспечить их физическое выживание. Этот отбор диктует, что желающий выжить сказитель мог допустить четыре сравнительно интересных варианта смерти героического персонажа.
Первая и самая распространенная смерть - от женщины, которая или предает героя или по глупости выдает тайну уязвимости. С точки зрения мифа и продвижения сюжета - Деянира[4], пропитывающая ядом одежду своего мужа Геракла, и Кримхильда, рассказывающая Хагену о том, что Зигфрид может быть уязвлен между лопаток, где он не прикрыт роговой броней – одна и та же женщина. Их объединяет то, что умысла на смерть героя у них не было, напротив, одна хотела сберечь его любовь, другая жизнь.
Кримхильда в этом смысле находится на полпути к магическому помощнику, помогающему герою узнать слабость его врага. Типичный пример - Баба Яга, повествующая Ивану Царевичу об игле в яйце - смерти Кащея-Бессмертного. Хотя кто его знает, что там у Бабы Яги с Кащеем было по молодости и насколько некрасиво он с ней поступил (очень хочется пофантазировать на эту тему, но все же слишком дерзко отождествлять ее с Брюнхильд, мстящей Кащею Бессмертному – Зигфриду)).
Сразу подчеркнем, что эта смерть наиболее характерна для героев, обладающих некой магической неуязвимостью.
По существу, творцы мифов столкнулись с той же проблемой, что и авторы романов про «положительных» героев столетия спустя.
Если сделать героя воплощением всех или большей части человеческих и отчасти божественных добродетелей, то логика повествования приведет его к смерти в юном возрасте. Практика жизни слушателей истолкует эти добродетели как глупость и воспретит им верить в долгую жизнь не патронируемого высшей силой, честного и доблестного человека. Все знают, что без системных роялей в кустах такие долго не живут.
Так, в качестве причины смерти Роланда любой читатель укажет глупость главного героя. Не случайно автор, повествующий о Гийоме, получившем меч Роланда Дюрандаль и ведущем себя столь же неосмотрительно (без оружия въезжает в середину вражеского войска побеседовать, сам третий отправляется во вражеский город и пр.), вынужден спасать персонажа системно вылезающими из кустов deus ex machina (влюбившиеся и освобождающие его из темницы принцессы, вовремя подошедшие войска и пр.).
Если же наделить героя отрицательными чертами, то он, конечно, выживет, но это убьёт рассказ. Кому хочется слушать про мерзавцев? Сами такие.
Соответственно, герою должно быть придано что-то, что не позволит ему умереть в первой же стычке. Это может быть магическая неуязвимость, могучий артефакт, неимоверная сила, не оставляющая его, пока он не нарушит запрет, и т.д.
Тут уже все согласятся верить, что такой персонаж проживет немного дольше, чтобы было о чем рассказывать.
Но это порождает новое противоречие – никому не интересно слушать про полностью неуязвимого героя, закрытую систему, недоступную влиянию извне. Рассказ выродился бы в «герой пошел, победил первого, второго и третьего, и никто не мог ему ничем противостоять».
Повествователи были вынуждены оставлять брешь в броне закрытой системы: пятку Ахилла, пятно между лопаток Зигфрида, взаимоисключающие гейсы[5] Кухулина, игла в яйце Кощея Бессмертного и, как ни странно, родственное ему кольцо всевластья Саурона.
И эта находка великолепна. Поиск уязвимости героя с ее последующей реализацией скачкообразно улучшает сюжет, увеличивает интерес к противостоянию и порождает огромный пласт литературы, по Борхесу посвящённой поиску чего бы то ни было.
Вторая допустимая смерть – обман и предательство, не важно, чем вызванное - завистью, оскорблёнными чувствами и т.д.
Очень родственна смерти от рук женщины, предающей героя. Женщина – предатель усиливает эффект рассказа, как вишенки на шоколадном торте умножают сладость. Далила, отдающая Самсона в руки филистимлян – олицетворение таких предательств, пусть он и умер позднее, обрушив на себя стены (что тоже вполне прилично герою); но первопричиной этому послужила именно она.
Верх изящества такого предательства - Бхишма, предающий сам себя, подсказывая сражающемуся против него внуку, как его (Бхишму) можно победить.
Это герой не очень известного у нас индийского эпоса «Махабхарата», двоюродный дед пандавов и кауравов. Сочувствовал пандавам, но по воле долга предводительствовал войском кауравов. По тем же соображениям не желал биться не в полную силу и, владея небесным оружием, гарантировал поражение пандавам. Его внук и царь пандавов Юдхиштхира пришёл в шатёр деда и спросил Бхишму, как его можно победить. Тот, имея обет не отказывать вопрошающему и желая победы пандавам, ответил. На другой день младший брат Юдхиштхиры Арджуна напал на деда, выставив впереди себя не столь давно сменившего пол Шикхандина. Так как Шикхандин раньше был женщиной, Бхишма побрезговал стрелять в его направлении и был расстрелян прикрывающимся «женщиной» Арджуной.
Затем этот же внук (Юдхиштхира) прибегает к обману, чтобы победить великого воителя Дрону, своего наставника в боевых искусствах. Место погибших Бхишмы и Дроны во главе войска занял витязь Карна. На мой взгляд, именно он является абсолютным чемпионом мировой литературы по числу предательств, проклятий, обманов и бесчестных поступков, потребовавшихся чтобы убить его. Его предавали и свои и чужие с рождения до самой смерти. Объясняли это обычно для всех подлецов и реалполитиков: иначе его было не одолеть, слишком силен и доблестен.
Третья смерть, приличная герою, - вмешательство высших сил.
Назовем, как угодно: боги, рок, фатум - продолжите перечень сами. Эти силы могут быть и не персонифицированы в каком-либо боге, нередко это может быть магическое правило, рок, табу, гейс, нарушение которого влечет смерть.
Яркий пример - смерть Кухулина, вынужденного, чтобы выполнить один из гейсов, нарушить другой.
В этом смысле Один, ломающий меч Вельсунга, он же, вкладывающий копье в руки убийцы Сигруда-Фафниробойцы, Аполлон, направляющий стрелу Париса в пяту Ахилла, гейсы, нарушенные Кухулином, неразрушимый гроб в который ложиться Святогор и даже ружья, пресекающие путь бойцов в фильме «Семь самураев»[6] - явления одного порядка. Это все воплощение высшей хтонической силы, которая может стать основой для «приличной» смерти героя и двинуть повествование вперед – к его завершению.
И наконец, четвертая допустимая концовка – «смерть от своих рук» или изгнание себя из этого мира. Признаем, что этой концовке в традиционном варианте не хватает драматичности, она слишком спокойна. Вяйнямёйнен, уплывающий из своей страны или финнеи, погрузившиеся в вечный сон, не так трогают душу и соответственно кошелек слушателя. В силу этого подобных концовок сравнительно мало.
Разновидность, которую можно определить, как «смерть от своих чресел», куда более эффектна.
По существу мифосказатель исходит из предположения, что мистическая защита героя столь велика, что только он сам и может ее преодолеть. Соответственно в текст вносится интрига получения от героя потомка с необходимыми бойцовскими качествами, главное из которых – иммунная система текста не будет отторгать его как непристойный сoup de grace. Если оппоненты героя тем или иным образом получают сына от центрального персонажа, то сюжет сказания получает дитя, «рожденное на погибель».
Альтернативным вариантом этого сюжета является «сражение неузнанных родичей», когда богатырь, оставивший где-то беременную женщину, наказывает ей, если родится сын, прислать его к нему. Возмужавший мальчик не узнает отца при встрече, и их битва заканчивается смертью младшего. Сюжет распространен у разных народов. Так Кухулин убил Конлайха, своего сына от Айфе, Рустам своего сына Сухраба, герой «Махабхараты» Арджуна — не сына, но брата Карну и т.д.
Битва Ильи Муромца со своим сыном Соколиком - интересное исключение.
После того, как Соколик побеждает всех богатырей заставы, он выходит на поединок с Ильей Муромцем, который побеждает своего неузнанного сына, хочет зарезать упавшего и… родственники признают друг друга. Соколик, находясь под угрозой смерти, называет себя.
Кажется, все предпосылки для реалистичного и счастливого конца – жили они средне долго и умеренно счастливо. Конечно, все будет не так. Соколик, возревновав к победе Ильи, пытается зарезать его во сне. Тот просыпается, перехватывает руку с ножом и, бросив сына на землю, убивает его.
Ребенок «рожденный на погибель», не нарушая презумпции величия своего отца, может завершить его земной путь и историю. Разумеется, в этом помогает то, что герой, как правило, воплощение не только физической силы, но и сексуальной мощи, чреватой рождением непредусмотренных детей. Века христианского воспитания замалчивали в нашей культуре этот аспект «героической» деятельности. Однако, многие династии и даже народы Азии изрядно гордились своим происхождением от Геракла, по пути к «конвенциальным» подвигам, одарившем полуночным вниманием их прапрабабушек.
Самый известный из подобных персонажей – Мордред, незаконнорожденный, согласно большинству источников, сын короля Артура, смертельно ранивший своего отца.
Любопытно, что мотив рождения «дитя на погибель» встречается и в условно исторических источниках.
Так «Деяния данов», «Сага о йомсвикингах», а также ряд связанных с ними саг не сомневаются, что вполне исторический самодержец Дании Свейн I Вилоборо́дый был незаконнорожденным сыном короля Харальда I Синезубого.
Более того, якобы рождение Свейна стало результатом хитрости некого знатного хёвдинга[7] Пальнатоки. Этот хёвдинг, чтобы отомстить Харальду за смерть брата, подложил ему в постель одну из своих рабынь, а королевского ребенка воспитал и использовал для свержения отца. Вот уж действительно «месть, которую подали остывшей».
Сложно судить, заимствовала ли сага сюжет из мифологических источников, произошло ли обратное влияние. Вполне вероятно, что Пальнатоки, веря ли в удачу рода конунга, зная ли, что остальные в нее верят, захотел заполучить ее себе.
В нашем случае важно, что, хотя гибель реально существующих правителей от рук родича - банальное место любых исторических хроник, приписывание такого падения дитю, «рожденному на погибель», заслуживает отдельного упоминания как влияние литературы на жизнь.
Конечно, упомянутые завершения рассказов и путей героев легко компонуются друг с другом.
Грамотный рассказчик, в зависимости от аудитории и настроения, может не только иным образом расставить акценты положительных и отрицательных персонажей и даровать разные смерти одному и тому же герою, но и подкрепить их одну другой. Безусловно, финал, сочетающий несколько моделей, драматичней.
Самсон убивает себя, так как ослеплен из-за предательства женщины, Геракл соглашается спуститься в царство Аида, так как испытывает муки от привнесенного его женой ядра гидры и т.д.
Эпические культурные традиции, в том числе и связанные со смертью героев, сохранили себя до наших дней и чеканятся в работах многих современных авторов. Скажем, авторы историй и фильмов о «супергероях» никогда не выходят за ограничения эпического произведения. Можно утверждать, что уязвимость от криптонита для Супермена – для сюжета то же самое, что пятка для Ахилла.
Приятно, осознавать, что человечество не изменилось в своих мечтах. И прежние боги, пусть и в новых декорациях, разыгрывают в наших сердцах те же мистерии, что и у наших предков.
Знание же культурной праосновы дарует большую зоркость при анализе текста или визуального ряда, выросших из извечной бессознательной веры человечества в героев и желания, чтобы путь героя завершился достойно.
Список литературы: удален
[1] Пожалуй, в качестве исключения можно указать только того, кто диктовал Моисею на горе Синай.
[2] У скандинавов, смерть в своей постели от болезни, старости, и т.п., по существу любая смерть кроме как от ран, полученных в бою от оружия. Считалась позором для воина.
[3] В качестве отступления, именно поэтому столь мифологизируется смерть реально существовавших великих правителей. Поверить, что покоривший полмира Александр Македонский погиб от обычной лихорадки? Это не укладывается в миф о нем. Приходится придумывать, что он был отравлен своим сподвижником Кастором, напоившем его водой из реки Стикс, которую привезли из Греции в полом козьем копыте, ибо она разъедала любое иное вместилище. Такая история слушается и оплачивается сказителю куда лучше, нежели история о лихорадке, вызванной банальным перепоем.
Нужно признать, что Цезарь, единственный равновеликий ему герой античности (не случайно Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» сравнивает именно их жизненные пути), обрел значительно более драматичную, и в силу этого меньше обросшую фантазиями, смерть.
[4] Интересно, что узнав о смерти любимого, которому она не желала смерти, Деянира ведет себя в точности как Брюнхильд, желавшая смерти Сигурду, - бросается на меч. Для греческого эпоса самоубийство вообще не характерно, а уж женское тем более, единичный случай.
[5] Распространённая в древности разновидность запрета. Как правило, налагалась на знатных людей.
[6] Нигде не видно стрелка. На экране герой, с небес гремит гром и воин падает, сжимая меч. Явно смерть его не дело рук человеческих, высшие силы вмешались, чтобы положить конец его пути.
[7] Племенной вождь в Скандинавии.
